staty
 
                                                * * *
   День отошел. Тревожный, беспокойный и шумный, в светлой одежде. Закатился за горы вме­сте с солнцем — стало тихо. Спокойная и тихая, как богомольная монашка, пришла ночь. Замолчала серая земля, задремали дома, тополя и поле.
   Грустно, безлюдно в святом месте — Азизи. Пышные «тюрбе» — мавзолеи — одиноко сереют на поле между сорняками и шебнем, тяжелые, большие, безразличные, как те святые и ханы, что под ними. Черным холмом заснул на земле мона­стырь — «текия», а над ним белым призраком возвышается минарет. Не спят лишь сверчки и фонтаны, мигает глазами-звездами небо. Легко, словно тень плывет, шел по Азизи Абибула. Будто боялся топтать место, залитое кровью святого. А может, этого места касалась нога Аджидер-мелик султана, когда тот, давным-давно, нес свою голову под мышкой и поливал кровью путь к могиле. Каждый раз, когда Абибула тихими ночами шест­вовал в текию на молитву, он представлял себе обезглавленного человека, с окровавленным горлом, а из-под его подмышки смотрела страшными гла­зами отсеченная голова. И каждый раз, как и теперь, было ему страшно и в тишине колотилось сердце. Привычное, сие было хорошо. Он сам вызывал это видение, оберегал этот страх и это чувство, пошевеливал его, словно больной зуб. Он хотел, чтобы душа в нем качалась, как утлая лодка на море, дрожала, как лист на огне, чтобы стать прозрач­ной, легкой и взлететь в небо. Так искренне он хо­тел единения с Богом.
        Абибула подошел к текие; еще никого не было. Везде тихо и темно.
   Абибула встал под тополем. Ждал. Смотрел на звезды и вбирал в себя тайную тишину святого места. Ему было так хорошо, голова немного кру­жилась, душа надеялась на щедрые дары молитвы и трепетала крыльями птицы.
   Вдруг от стены отделилась белая фигура.
        - Ахшам хаир олсун6
        - Ахшам...
   Это «ахшам» брата, тихое, как ночное шурша­ние тополя, показалось необычным, таинственным. Дервиши потихоньку собирались. Из ночного мрака, будто из тумана, выплывали фигуры в длинных халатах, в белых чалмах, молчаливые и степенные.
       - Ахшам! Ахшам!.. — шелестели слова сухи­ми листьями и растворялись в ночи.
   В окне текии мигнул несмелый огонек. Тихо ступая, гордо прошел в текию шейх7, высокий, на­рядно одетый. Зашел, посмотрел и снова вернулся в дом. Ни к кому не обратился, и никто не обратил­ся к нему. Он постился сейчас, и дал обет молчания.
   Среди тишины было слышно, как где-то далеко скрипела телега. Дервиши сходились. Бросали слово-два, тихо, шепотом, и умолкали. Звонко журчала вода. Высокие тополя всё шелестели. Бе­лели в темноте чалмы и бороды. Подъехав к текие, повозка стала. Фыркнула лошадь. Двое мужчин соскочили с телеги, молча подняли тулуп, под ко­торым что-то стонало.
         -  Мелжин... мелжин8... — прошептал кто-то.
       Взяли на руки расслабленного и понесли в текию.
Его ноги бессильно свисали, как перебитые.
  Снова стало тихо. Все ожидали. Абибула не сводил глаз с текии, над которой белым призра­ком возвышался минарет. Но вот все встрепенулись. В окне минарета мелькнула тень, и тут же раздался голос поющего муэдзина — грустный, надтресну­тый и жалобный.
  Все быстро встали со своих мест. В текие было темно. Только возле михраба9, где стоял шейх, горели две простые лампы. Низкий закопченный потолок, темные коврики на помосте, неровные, давным-давно беленые стены, холодный спертый воздух — скорее напоминали заброшенный склад, нежели дом Божий. Ряды стоптанных туфель, оставленных возле порога, наполняли воздух едким запахом пота. Люди становились рядами и при­кладывали руки к ушам: мы слушаем, Боже!.. Началась обычная мусульманская служба и скоро окончилась.

1  2  3  4  5

Сайт "Живое Знание"