Тихо, босыми ногами, подходили дервиши к шейху; кланялись и садились на пол в кружок... Ноги под себя, плечом к плечу, в тесный братский круг. Абибула ощущал тепло плеч своих соседей. Ему казалось, что тело его расширилось и вправо, и влево, необъятно далеко, и круг дрожал, словно живой перстень. Гордое лицо шейха стало степенным, застывшим. Он опустил глаза, словно глядя на бороду. Все молчали. Так тихо стало... Свет померк, теснее сдвинулись грязные стены. Неподалеку лежало неподвижное тело больного. Все ожидали. Вдруг, как из одной груди, полилось пение. Медленное, размеренное, скупое. Слова песни звучали гулко, как цеп на току, раздельно, выразительно:
- Ла-иль — ал-ла...
Монотонное и бесконечное, как большими часами, отсчитывает минуты:
- Ла-иль — ал-ла...
Абибула прикрыл глаза. Голова у него кивает в такт песне, и слова идут за словами, словно верблюды в пустыне:
- Ла-иль — ал-ла...
Одноголосо, в такт, непрестанно, без передышки. Все те же слова, все тот же темп. Так продолжается долго. Проходят минуты, часы; кажется, целые дни проходят. Он уже не чувствует ни собственного голоса, ни своего тела, ни тел соседей. Все они слились вместе, в одно сплошное тело, в один общий голос, который ведет песню, длинную, или скучную, монотонную, словно машина качает воду слова кто-то нижет на бесконечную нить:
- Ла-иль — ал-ла...
Не то скучно становится Абибуле, не то спать хочется. Что-то сдавливает виски. Но все же Абибула слышит, как где-то глубоко, в груди, на самом дне, зерно к зерну, капля к капле, собирается сила, растет, укрепляется. И снова бежит, как волны:
- Ла-иль — ал-ла...
Грустно так стало в текие; бледные лица словно застыли, а в сердие что-то беспокойное, там что-то шевелится... Комком подкатывает к горлу. Хочется крикнуть: Ты один, Боже, всесильный, могучий, в тебе вся радость, в тебе надежда... Ты один, Боже! О Боже!..
Кто-то всхлипнул, не сдержавшись...
- Алла!
И пробудил собранную силу, всех поднял на ноги. Дрожит тело Абибулы, и горят уши. Встрепенувшаяся душа рвется славить Бога, тянет за собой тело. Что-то в нем есть. Какая-то пружина. Большая радость. Набожный порыв.
- Нет бога, кроме Бога!..
Плечом к плечу, снова тесный круг, братский круг. Венок из халатов и белых чалм. Радостно песня вырвалась из груди:
- Ля Илля хе — иль алла-хе...
- Ля Илля хе — иль алла-хе...
Живой перстень уже качнулся. Раз в одну сторону, раз в другую. Сначала плавно, медленно, в такт, как дуновение ветерка касается всего вокруг, как нежные волны качают водяные лилии. Склоняются чалмы в честь шейха, качаются головы, словно в колыбели, душа жаждет моши, накала, и все ускоряется движение. Кажется, ветер крепнет, поддерживает круг. Все быстрее и быстрее. Растет песня... крепчает голос, лица сияют, белые халаты раздулись от ветра, и развеваются полы. Поклоны все глубже, все ниже. Тело сгибается вдвое, вьется ужом, кисти фесок скачут над чалмами, а слова песни слились в крик:
- Е-хе-лла!.. е-хе-лла!
Растет этот крик, скачет лестницей голосов, все выше, как дикий зверь в горах, тянет за собой тело, захватывает дух.
- Е-хге-лла!.. е-хге-лла!..
