staty

 

       - Нагрелись! Охладить бы надо. Колодец—вот он, рядом! — услышал он за спиной.    Крестьянин, нагру­жая арбузы на осла, исподволь следил за каждым его движением.— Только как опустить их — ведро пере­вернется! — продолжал тот, точно размышляя вслух.
       - Просто! — ответил путник. Вытащил из сумы длинную бечеву и быстро оплел ею арбузы, как сетью. Поднял их за свободный конец, точно две громадные ягоды, и передал крестьянину.
        - Ловко! — не удержался тот от похвалы. Путник промолчал.
Пока арбузы охлаждались в колодце, он сел, при­слонился к стволу платана и прикрыл глаза — видать, умаялся в дороге.
       Трудно было сказать, сколько ему лет—то ли со­рок, то ли все пятьдесят. Лицо темное, редкая боро­денка. Бухарской работы цветной халат свободно обле­гал поджарое тело. На ногах сапожки из сыромятной кожи, на голове круглая шапка, обмотанная короткой чалмой. Судя по одежде, торговец средней руки. Но взгляд не купеческий. Не оценивающий, не озабочен­ный, не масленый, а какой-то сверлящий, жалящий. К тому же, когда вынимал он бечеву, успел крестьянин приметить в суме блестящий металлический набалдаш­ник вроде тех, что надевают на посох шейхи, да тканую шапку ладьей со священными письменами. Может, дер­виш? Нет, не похоже — руки не дервишские, видно, знают работу: ногти толстые, плоские. И ловко же он оплел арбузы!.. Как угадаешь, разного звания людишки ша­таются нынече по дорогам.
       А путник сидел, прикрыв глаза. В его памяти без всякого порядка мелькали лица. Бородатые, хитрые, тупые, жестокие, открытые. Улицы городов, развалины дворцов, дома, дороги — притомился, наверное. Но он не напрягал свою волю, хоть очень важно было ему собраться с мыслями: знал, что из беспорядочного мель­кания само собой выплывет нужное слово, нужный об­раз. Не раз убеждался он: душа — что боевой скакун. Если хорошо обучен — вывезет, а понукания мешают.
       Перед его взором возникли улицы Тебриза. Не те­перешнего; придавленного ханом Хулагу, устроившего в нем свою ставку, а веселого, буйного, исступленного Тебриза его детства. Он увидел отца — простого вязаль­щика корзин; умершего вместе с матерью в страшный холерный год.
       Вместе с отцом сидит он, семилетний, над озером. На нем не шальвары, а энтари — длинная, до пят, ру­баха, чтоб не бередить свежую рану. Позавчера сверши­ли над ним обряд обрезания. Он перенес его, даже не пикнув, и теперь сидит рядом с отцом, гордый, чувст­вуя себя мужчиной, ровней ему.
       По озеру плавают утята, ныряют на мелководье, трещат клювами, процеживают тину, а вдоль берега ме­чется высидевшая их курица. Кудахчет, кричит, хло­пает крыльями, зовет - надрывается...
       Вот и явилось видение, которого он ждал. Весь свой век до седых волос чувствовал себя путник утенком, высиженным курицей. Далеко на берегу, в отчаянии хлопая крыльями, остались и отец, даровавший ему жизнь, и шейх Абу Бекр, открывший ему - путь к позна­нию.
       Наставник Абу Бекр - тоже вязал корзины, тем и кормился. Но был не простым мастером — старейшиной ремесленного братства ахи. Много благодати даровал ему шейх Абу Бекр. Все, что ведал сам, все, что доста­лось по традиции: устои нравственности, представления о мире и справедливости, о благе и истине. Научил ре­меслу своему, так удивившему здешнего простофилю крестьянина.
        Но было в нем нечто такое, чего Абу Бекр не ви­дел, не понимал. Да только ли он? Никто до сего дня не понимал скрытого в нем огня, не разделял до конца его мыслей, словно - был он обречен от века на участь гадкого утенка среди куриц.
       А ведь он затем и бросил своего' шейха Абу Бекра, чтобы найти - наставника; друга, который бы понял его. Поэтому покинул свой цех, родной Тебриз. Сколько дорог исходил, с какими только учеными людьми не встречался и шейхами не беседовал! И ни один не об­ладал ответами на его вопросы, ни один не мог понять его бунтарский дух, вытерпеть непримиримость сужде­ний. Даже великий книжник и мудрец Ибн аль-Араби, у которого много знаний приобрел путник, и тот был ограничен. Своей наукой, своими знаниями — не мог от них отказаться. Но если наука из средства превращает­ся в цель, то и она становится завесой перед Истиной. Когда он сказал об этом Ибн аль-Араби, тот только го­лову склонил:
       - Безжалостен хлыст твоих слов, сынок!..

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10

Сайт "Живое Знание"