Мотив дервишества в русской литературе
Образ дервиша и феномен дервишества в современной отечественной литературе потребовали не только исследования более раннего опыта обращения к дервишеству в русской литературе, но и характеристики происхождения и сути самого явления.
Слово «дервиш» имеет несколько взаимосвязанных значений. Важнейшими из них являются следующие: во-первых, это последователь определенного мистического учения суфийского толка; во-вторых, носитель определенной мудрости, связанной с некоторыми упражнениями мистического порядка; в-третьих, нищий, живущий подаянием и независимый, выключенный из обычных механизмов социального бытия.
Дервишество имеет в качестве духовного основания учение суфиев. Мораль суфизма, а следовательно, и мораль дервишества не столько следовала традиционной этике ислама, сколько игнорировала или даже отрицала ее. Если ортодоксальное мусульманство ориентировано на внешние, санкционируемые обществом принципы и нормы, то исламский мистицизм – на постигаемые в самом себе принципы абсолютно Единого. Паломничеству в Мекку, хаджу как внешнему проявлению добродетельности суфии противопоставляли «внутреннее» паломничество в глубины собственной души, поддерживаемое мистическими практиками и символизмом внешнего вида.
Процесс познания, отличный от рационального, часто представлен в произведениях суфиев как опьянение, ведущее к экстазу, безумству. Из этого логически следует различение экзотерического и эзотерического знания: внеразумность истины не только требует личного мистического опыта познания, но и свидетельствует о невозможности передать сокровенный опыт логически, словесно – познанную Истину нельзя выразить. Вместе с тем, помочь в передаче сокровенного знания могут символы и знаки; вот почему так богата суфийская литература притчами, символами, метафорами и т. д.
Привлекательность образа дервиша для русской литературы рубежа XIX – XX вв. имела несколько причин, наиболее важными из которых стали экзотические мистические практики, привлекавшие внимание; бродячий образ жизни, ассоциируемый одновременно и со свободой юродства, и с поэтическим блужданием; мистическое вдохновение, получившее воплощение в традиционных символах персидской поэзии, созвучное вдохновению поэтическому; соответствие института дервишества живой мистической традиции. Эта традиция впоследствии будет развита в произведениях прозаиков рубежа XX – XXI вв.: Сухбата Афлатуни, Тимура Зульфикарова.
Проза Сухбата Афлатуни – яркий пример искусной стилизации литературного русского языка под «Восток». Главный герой в повести «Глиняные буквы, плывущие яблоки», учитель, является двойником современной для сельчан версии образа дервиша, некогда пришедшего в деревню, принесшего чудесные буквы, зашифрованные в стенах древней бани, и предсказавшего приход пресной воды. Дервиш был убит, и память о том укрыта в истории; учитель также становится жертвой косности и зависти, однако его спасает вера в него детей и некоторых жителей, и вместе совершают они чудо – возвращают воду, спасаясь навсегда от «безводного ада» – косности, суеверия, закрытости. Дервиш может быть убит, но не забыт, и дело его не умирает. Сухбат Афлатуни вводит образ дервиша в сложное сплетение культурных нитей, раскрывая значение дервиша как мудреца, учителя, обогащенного русской культурой, и проводя образную параллель с христианским Мессией. Вместе с тем неповторимый колорит языка Сухбата Афлатуни, хронотоп среднеазиатского села, специфические образы «безводного ада», множество бытовых деталей указывают на национально-культурную специфику его прозы, обогащающей русский язык поэтическим сказовым слогом.
Образ дервиша встречается также в повести Сухбата Афлатуни «День Сомнения». Дервиш в «Дне сомнения» – образ эпизодический, мало сопоставимый с суровой реальностью 1990-х. Совсем новый образ дервиша предстает в пока еще не оконченном романе «Поклонение волхвов». Этот образ дервиша представлен в романе в библейской стилизации.
1 2
