- Слушай, что со мной произошло. Когда монголы схватили меня в Бухаре и заставили петь их свирепому владыке грустные песни про гибель Хорезма, он похвалил меня и приказал содержать в его походном хоре китайских певиц… Вместе с ними я побывала всюду, где проходил этот истребитель людей. Однажды Чингиз-хан стал жаловаться на боли в глазах, на то, что вместо одного месяца перед ним проплывают два месяца, что вместо одного джейрана ему в степи мерещатся сразу три. Он думал, что с ним шутят злые духи. Монгольские шаманы молились и плясали, перед Чингиз-ханом, но не сумели отогнать злых духов. Лекари боялись коснуться его и заглянуть в его ужасающие глаза. Однако, приехавший в лагерь Чингиз-хана старый арабский «каддах»47по имени Зин-Забан, храбро взялся вылечить «потрясателя вселенной». Он действительно быстро помог Чингиз-хану. Свирепый владыка остался доволен и спросил, какую награду он хочет? Старый лекарь не просил сокровищ, а только указал пальцем на певицу женского хора, и этой певицей оказалась я! Чингиз-хан приказал отдать меня лекарю. Старик запер меня в эндеруне48 , где я пела про черные кудри юноши и родинку на щеке. Лекарь услышал и побил меня узорчатым поясом. Я запела о воине, забывшем улыбку. Старик опять стал учить меня сыромятным ремнем. Тогда я убежала он него, и меня приютили у себя в походных шатрах женщины презираемого у нас бродячего племени огнепоклонников люли. Я ходила закутанной, как они, в черное покрывало, и никто меня не выдал… Но ,себе на горе, старый каддах Зин-Забан пошел жаловаться на меня грозному Чингиз-хану и умолял, чтобы его воины меня разыскали… Монгольский владыка так рассвирепел, что все кругом попадали на землю, спрятав лица в ладони… «Как ты осмелился упустить из своих рук мой дар? – кричал Чингиз-хан . – Как ты не сумел подчинить себе твою жену? Мужчина, которого не слушается жена, не смеет жить в моих владениях! Возьмите его!» И бедного старого лекаря схватили палачи и тут же отрубили ему умную седую голову. « Какая страшная развязка!»49. С того времени я живу у племени люли. Узнав, что Хаджи Рахим сидит в клетке, я стала приносить ему хлеб, орехи, виноград… Я помогала ему писать…
- И ты, сама гонимая, помогала ему?
- Через каждые три дня я ходила в тюрьму и передавала Хаджи Рахиму несколько листов чистой бумаги, а он украдкой протягивал мне написанные им за три дня листы своих воспоминаний. Переписав у себя в шатре эти листы, явозвращала их Хаджи Рахиму и через три дня опять получала новые страницы повести о нашествии монголов на Хорезм... Таким образом, одновременно с той книгой, которую писал в клетке Хаджи Рахим, у меня накопились листы второй такой же книги, переписанной моей рукой. Да будет благословенна память Мирзы-Юсуфа, научившего меня писать.
- Ты сделала великое дело,— сказал Туган.— Если злобные имамы сожгут записки Хаджи Рахима, у нас сохранятся вторые их листы! И внуки наши, и правнуки будут читать повесть Хаджи Рахима о злодеяниях Чингиз- хана...
Они подошли к берегу быстрой мутной реки. Здесь стояли закоптелые шерстяные шатры племени люли.
У подножия старого платана, на обрывке ковра, Бент-Занкиджа положила пачки бумажных листов. Яркая луна, поднявшаяся над развалинами Самарканда, освещала желты страницы, где ровными строками излагалась повесть гонимого скитальца. Бент-Занкиджа опустилась на ковер и, перебирая листы, говорила:
- Хаджи Рахим крайне ослабел, запертый в холодной, никогда не согреваемой клетке, но он нисколько не унывал, точно его жгли собственные пламенные мысли... Он уже писал с трудом... Видишь, как в этих строках у него дрожат и прыгают буквы! Слушай, что Хаджи Рахим написал на последней странице...
Бент-Занкиджа взяла исписанный арабской вязью лист бумаги и стала читать:
