Русские дервиши
Апрель, 1921 год.
Город Решт — центр Гилянской области Персии.
Мы, кавказские партизаны и моряки-балтийцы, преследуя белогвардейцев и англичан, уведших суда каспийского флота, ворвались под командованием Раскольникова в Энзели и Решт. Здесь к концу 1920 года создалось очень дружное сообщество партизан-интернационалистов. Были среди нас русские, азербайджанцы, персы, курды, армяне, грузины, горцы Дагестана и Северного Кавказа.
Поздним утром, когда солнце уже изрядно прогрело лабиринт узких улиц, переулков и тупиков, я шел к себе в редакцию газеты «Красный Иран» — орган Персидской красной армии.
На площадке-пятачке, где узелком перехлестнулись пять червеобразных улочек, заметил я очень странного человека: высокий, плечистый, с обнаженной головой. Спутанные, нечесаные волосы ниспадали почти до плеч. На нем длиннополый сюртук, а из-под сюртука выглядывали длинные ноги в узких штанах из рыжей персидской домоткани. Человек что-то рассматривал на булыжной мостовой. На ней кроме яркой зеленой травы, пробивающейся меж булыжников, я ничего не заметил.
Всех русских в правительстве Эхсаноллы и в Реввоенсовете армии я знал. А этот странный человек с массивной головой и по-монашески длинными волосами, с лицом, чем-то напоминающим мудрую морду верблюда, мне незнаком. Что же он ищет в былинках трав или среди гладких булыжников?
Не разгадав его глубокой задумчивости, я пошел своей дорогой. В редакции рассказал о нем секретарю Петру Ивановичу Усачеву.
— А не Хлебников ли это? — предположил Усачев. — Я слышал, будто приехал этот вождь и пророк российского футуризма.
— А вы что-нибудь о нем знаете?
Усачев признался, что и он, в прошлом астраханский журналист, мало что знает о футуристах и о Хлебникове.
Только здесь, в Реште, в поэтические дела меня стал активно посвящать наш художник Доброковский Мечислав Васильевич.
Доброковский, истый петербуржец, — мичман Балтфлота. Он увлекался живописью и поэзией Маяковского. Военного моряка из него не получилось, а художником он стал первоклассным. В двадцатых годах среди московских художников он был в числе лучшей пятерки: Моор, Дейнека, Черемных, Елисеев, Доброковский, На парижской выставке в двадцатых годах Доброковский получил золотую медаль, а сейчас уже никто не вспоминает о нем и о его роли в развитии советской графики и плаката.
В свой персидский период Доброковский искал новые формы, достойные нашего беспокойного века. В начале он поражал нас “спектральным анализом”. Он утверждал, что в природе нет красного цвета, синего и других, а есть только спектры. Они разнятся между собой лишь преобладанием той или иной части спектра.
Его спектральные пейзажи нас мало убеждали. Но вот он написал портрет члена Реввоенсовета Кости Томашевского, выставил на солнце и предложил оценить. И мы поразились выразительности портрета, его скульптурной объемности, живости, доносящих умный и душевно мягкий облик Томашевского. Мы поддержали поиски художника. Но он неожиданно бросил живопись и увлекся графикой. Однако и здесь не пошел по классическим тропам, а стал искать новые, более, по его словам, “выразительные и соответствующие великой эпохе войн и революций”.
И в графике его поиски дали немало хороших результатов. Даже Моор в середине двадцатых годов позаимствовал у Доброковского некоторые графические открытия. И я до сих пор, глядя на папиросы «Казбек», вспоминаю Доброковского: это он создал скачущего горца для иллюстрации рассказа осетинского писателя Кости Гатуева.
В Реште Доброковский был самым ярым пропагандистом футуризма и нередко громил наших поэтов словами Маяковского:
Как вы смеете называться поэтом
И, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
надо
кастетом
Кроиться миру в черепе!..
И, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
надо
кастетом
Кроиться миру в черепе!..
Благодаря Доброковскому, которого мы величали “Худогой”, я получил некоторое представление о поэзии футуристов...
