Значительно позже, уже в Москве, я прочитал эти строчки в поэме Хлебникова «Труба Гуль-муллы».
Доброковский после прочтения отрывка дал комментарий:
— Велемир был у хана в гостях... Ты, Костюшка, должен тоже у хана побывать... все крестьяне у него в кабале.
Дня через три я с работниками штаба и командиром отряда Марком Смирновым приехал к хану в гости. Он встретил нас не в белье, как Хлебникова, а в праздничном костюме. И угостил обильным обедом с не менее обильным количеством водки и вина. За обедом Доброковский стал агитировать хана добровольно отдать землю крестьянам, а самому встать в ряды муджехидов. Беседа закончилась довольно неожиданно: Доброковский схватил блюдо “хуруша” (жирная баранья подлива к плову) и надел его на плешивую голову хана. Розовая от томата и красного перца подлива окрасила все лицо хана и его бороду. А Доброковский кричал:
— Педер сухте (персидское ругательство), лопай всё... и подавись... я застрелю тебя.
Мы успокоили Доброковского, но история была мало приятной. А самое удивительное заключалось в том, что в ней замешан Доброковский, очень мирный человек, неспособный даже во хмелю на агрессию. Только на другой день мы выяснили, что основной причиной скандала были строчки Хлебникова — он хохотал, стараясь ногою попасть слугам в лицо. В прозаической передаче поэта своему другу этот случай выглядел намного возмутительней...
Когда силы от Шахсевара двинулись к Тегерану, в нашем тылу крупный помещик — хан Саад-эд-Доуле поднял восстание. Он захватил нашу базу в Шахсеваре и арестовал работников штаба, в том числе Доброковского и Хлебникова. Впрочем, “русские дервиши” под арестом фактически не были. Их под условной охраной держали в чайхане, где они беспрепятственно продолжали свою деятельность, — Доброковский так же рисовал карикатуры на ханов, а Хлебников сочинял стихи. Ели плов, курили терьяк.
Эхсанолла приостановил наступление на Тегеран. Два конных отряда кавказских партизан и курдов выбили Саад-эд-Доуле из Шахсевара, полностью восстановив военное положение. Мы вернули свое имущество, освободили арестованных. Но Хлебников накануне нашего наступления один ушел в Решт, и никто — ни ханы, ни офицеры Реза-хана — не посмели задержать “русского дервиша”. Его охраняло всенародное почтение и уважение. Босой, лохматый, в рваной рубахе и штанах с оторванной штаниной до колена, он спокойно шествовал по берегу моря от деревни к деревне. И крестьяне охотно оказывали ему гостеприимство.
Мы могли возобновить наступление на Тегеран, но из Решта пришли тревожные вести о начавшемся раздоре между членами правительства.
Было решено начать отход. Впереди нас были курды и режиманцы. Мы шли в арьергарде, замыкали отступающую армию. На одном переходе я с командиром Марком Смирновым опередил отряд. На пустынной отмели, по пояс в море, мы увидели голого человека. Он стоял неподвижно и смотрел в опаловую даль моря. Легкий ветерок трепал длинные волосы.
Смирнов придержал коня и с усмешкой сказал:
— А это ведь наш поэт. Смотри-ка, идет, как по лугам своей деревни. И никто его не тронет, и везде кормят.
Марк Смирнов, дважды орденоносец за участие в гражданской войне, в прошлом простой солдат, а еще раньше — шахтер, был совершенно чужд современным поэтическим течениям. На Хлебникова он смотрел как на блаженного, юродивого. Подчиняясь общерусскому традиционному обычаю, Смирнов к Хлебникову тоже относился с почтением и некоторым удивлением.
Мы подъехали к кромке отмели, где лежали рваная рубаха и штаны. Больше ничего у Хлебникова не было. Велемир, увидев нас, не торопясь вышел из воды, и поздоровался сухо и кратко, будто только вчера расстались и ничего за это время не произошло.
— Что вы здесь делаете? Куда идете? — спросил его Марк.
Хлебников каким-то отсутствующим взглядом посмотрел на меня, на Смирнова и спросил:
— А где Худога? Я вот думаю — слово курды тоже с буквы К... они грабят крестьян, как Корнилов, Каледин...
Марк непонимающе посмотрел на меня. Я молчал, в данном случае я был согласен с Хлебниковым: курды пишутся с буквы К, они грабят крестьян и, следовательно, способствуют контрреволюции. Я также видел, что Хлебников продолжает сохранять недоверчивое отношение ко мне.
— Товарищ Хлебников, — сказал я с вежливым холодком, — о вас очень беспокоятся Доброковский и Абих. Вы ушли и ничего им не сказали. Так друзья не делают.
Подождите здесь — часа через два отряд подойдет сюда. И советую от отряда не отставать и вперед не забегать.
Хлебников, избегая смотреть мне в глаза, сел на песок, показав затылок со спутанными волосами и худую спину.
Мы молча отъехали от него...
Вскоре мы эвакуировали всех кавказских партизан в Баку. Эхсанолла с группой своих наиболее верных соратников эмигрировал в Советскую Россию.
Из Баку я и Доброковский переехали во Владикавказ, а Хлебников поехал в Пятигорск...
Все это было более сорока лет назад. И до сих пор, когда вижу на папиросной коробке «Казбек» скачущего горца, я с грустью вспоминаю о всеми забытом даровитом художнике. С недовольством самим собой вспоминаю и Хлебникова, с которым почему-то не сумел подружиться, почему-то не преодолел его недоверчивости ко мне.
Во Владикавказе мы слыхали, что Хлебников в Пятигорске тяжело заболел. Мы не смогли ему помочь. В 1921 году расстояние от Пятигорска до Владикавказа было значительно дальше, чем сейчас от Пятигорска до г. Орджоникидзе.
Вспоминая Хлебникова, иногда думаешь: вот сейчас на половине Земного шара уже сказки стали былью, чему очень верил Председатель Земного шара, уже Несут знамена оптом, а самого его, странного мечтателя и скитальца, уже нет на земле...
А.Костерин Источник : http://ka2.ru/hadisy/kosterin.html
