Он повторил эту выделенную фразу трижды, глядя на меня.
- И когда человек учит нашему Пути, из его учеников всегда найдутся один или два, которые сами в результате станут вполне оперившимися учителями, а не просто будут заявлять о себе как об учителях.
- Бадшах, — сказал я, — к нынешнему времени я встретил огромное количество суфиев, от Пакистана на Востоке до Марокко на Западе. И как Вам, вероятно, известно, есть очень много людей, учащих «оккультным» и подобным полу религиозным практикам на Западе. Как Вы смотрите на этих людей?
Бадшах улыбнулся.
- Есть нежелательные учителя, как на Востоке, так и на Западе. Единственная вещь, доступная твоей проверке, если не чувствуешь инстинктивно, — в том, что настоящий учитель бескомпромиссен. «Незрелым» он кажется жестким, не интересующимся вещами, которые посторонний считает важными. А главное, этот человек не боится. Не боится в малом, не боится и в большом. У нас не так много учителей, как ты можешь подумать, но множество практикующих. Твой настоящий учитель будет говорить тебе, а не спрашивать у тебя. Он не потребует верить во что-то, он станет показывать это. И твое продвижение будет зависеть от тебя.
- Я отвечу Вам, — сказал я ему, — что боюсь, что люди Ваших убеждений в целом достигнут на Западе немногого. Наше наследие в том, что мы думаем сами за себя. Мы утверждаем свое право оценивать доказательство силой своего интеллекта и разума. Это западный путь.
- Я не стану спрашивать тебя, куда он завел вас, — сказал Бадшах, — весь этот ваш «разум». Но скажу тебе, что у вас куда больше веры, чем вы себе представляете. Вот почему вы так много говорите о «разуме». Вера есть, она ждет, чтобы выйти наружу. И действительно выйдет наружу, когда она будет готова, — а не когда ты решишь, что готов.
Мы вышли в сад и бродили среди замечательных цветов и так хитро расположенных альпийских горок, что казалось, будто он занимает огромную площадь: так экономно была использована территория. Только оказавшись вне сада, я понял, как мал он был на самом деле: я бы даже не заподозрил о его существовании за тридцатифутовыми каменными контрфорсами, скрывавшими его и дом. Можно было сто раз пройти этими пыльными переулками и так и не найти сад Бадшаха.
Вдоль берега искусственного пруда была расположена цепочка фонарей, и пока мы рассматривали карпов и куски коралла в его глубине, три ученика принесли белую ткань и расстелили ее на земле для нашей вечерней трапезы.
Когда мы уселись, к нам присоединились еще ученики, пока нас не стало тридцать. Они все вместе также выполняли работу прислуги, передавая большие блюда куриного плова с кислым молоком из рук в руки. Несмотря на большую практику, мне было довольно неудобно сидеть на траве, поджав ноги. Но я был на почетном месте, рядом с учителем. Он прочел мои мысли об учениках. Когда я уже собрался спросить о них, он сказал:
- Мы все здесь братья. Эти люди, которых ты видишь здесь, прислуживающие мне и друг другу, все они имеют собственные дома. Мы меняемся ролями. Иногда , мы проводим трапезы в их домах, каждый раз в разных. Сегодня так случилось, что большинство этих людей из среднего класса, как сказали бы вы. Но, как и на зикре, ты видишь сейчас людей, более значительных, чем я, в качестве слуг. Вы на Западе проповедуете равенство. Мы здесь практикуем его. Но для нас это легче — у нас было гораздо больше времени, чтобы этому научиться.
В этот самый момент в сад вошел юноша примерно двадцати лет и приложил руку к сердцу. Бадшах, не колеблясь ни секунды, вскочил и побежал к нему, поцеловал его руку и положил ее себе на голову. Он подвел его к тому месту, где сидел я, и усадил его справа от себя.
- Этот юноша, — сказал Бадшах, указывая на вновь прибывшего, который не показался мне более примечательным, чем любой другой, — этот юноша в самом высшем ранге на Пути.
- Я полагаю, — сказал я, — что тот, кто не может распознать учителей, часто проходит мимо них на улице.
Бадшах улыбнулся.
- Если есть что-нибудь истинное, так именно это.
Я оставался три дня у этого газетного магната. Он научил меня серии ритмических гимнастических упражнений, которые были частью традиционного оздоровительного учения каландаров, рассказал о множестве медицинских растений, которые обладают лекарственными свойствами, водил меня на встречи с различными группами суфиев, практики которых «никогда не должны повторяться ни для кого». Это было, несмотря на мои прежние контакты с суфиями, как вхождение в иной мир. Когда мы были с индусами или людьми иного происхождения, на скачках, в офисе, в ресторане — а у Бадшаха было много друзей — не было никакого намека на каландаризм. Разговоры велись почти обо всем на свете.
Это в самом деле одна из самых странных черт суфиев. Все прочие мистики, кажется, имеют формальное, «профессиональное» отношение к своему призванию, как будто их специально этому учили. Суфии же суть суфии — и еще — все остальное, чего от них ожидают.
Не было никакой неловкости с этими людьми, которую чувствуешь время от времени со священником любой другой веры. И, однако, у меня не было ни малейшего сомнения, что это были действительно духовные люди и в самом глубоком смысле. Это можно назвать почти ошеломляющей чертой суфиев — но она же одна из самых притягательных. Духовность есть часть их природы, как будто она пропитала самую ткань их существа. У них нет особого образа жизни: они живут своей жизнью, а то, что они суфии, вполне совместимо с ней.
Эта тенденция особенно поразительна в сравнении с людьми, исповедующими индуизм, которые, как правило, испытывают чувство неловкости, как будто где- то глубоко внутри они боятся, что вовсе не духовны.
* Каландары - С XI по XVIII вв. на территории мусульманского мира, от Индии до Северной Африки был распространен термин « каландар», обозначающий бродячего, нищенствующего дарвиша.
Отрывок из книги О.М.Берка «Среди дервишей».
