Что же это был за мир, куда позвал Джалалиддина его таинственный друг, каким знанием он наделил его?
Никому не ведомо, о чем говорили они в своем уединении. Как видно из его слов, не ведал этого и сын поэта. Но в течение года с лишним по приказанию Джалалиддина все рассказы и изречения, каждое слово Шемседдина, сказанное публично, записывалось «писарями тайн». Эти записи затем составили книгу «Макалат» («Беседы»), которая в списках дошла и до наших дней. Книга эта осталась в черновиках; в списках много разночтений. Да и слова и образы, которые употребляет Шемседдин, весьма туманны, аллегоричны. Он сам сознавал это. «Ни повторить, ни следовать моим словам не в силах подражатель — говорил он. — Они темны и сложны. Могу их повторять сто раз, и каждый раз в них обнаружится иной смысл. Меж тем главный смысл остается девственно-непорочным, никем не понятым».
В какой-то степени туманность его речей вынужденная. Он не высказывает прямо своих мыслей, опасаясь преследований духовенства, неусыпно стоящего на страже казенных догм.
Но все же изречения Шемседдина Тебризи и свидетельства самого Джалалиддина, запечатленные в его стихах, позволяют сделать определенные выводы.
Шемседдин с иронией отзывается об ученых. Схоластическая, книжная наука, по его убеждению, полезна лишь для того, чтобы выяснить ее бессилие. (Помните слова Джалалиддина: «Ученые наших дней умеют на сорок частей расщепить каждый волос в своих науках, а того, что для них важнее всего, — не знают!»)
С не меньшей резкостью отзывается Шемседдин об улемах и факихах, сделавших веру сваей профессией, и о суфийских шейхах: «Шейхи и суфии — разбойники с большой дороги веры».
Подобно тому как ученые превратили в цель науку, шейхи и богословы превратили в цель веру. В руках ученых и улемов наука и вера стали «завесой, скрывающей истину». Ибо, ни вера, ни наука — не цель, а только средство.
А что же цель? «Все на свете жертва человека, — говорил Шемс,—только человек — жертва самому себе». Что совершенно естественно для человека его времени, он искал подтверждения своим мыслям в Коране, там, в суре семнадцатой, в стихе семидесятом, говорится: «Мы почтили сынов Адама», «Господь, — продолжал Шемс, — изволил почтить не престол и не небеса, не так ли? А потому, достигнешь ли ты седьмого неба или седьмой глубины земли, что с того толку? Нужно полюбить обладателя сердца, стать помощью ему. Человек, познавший себя, познал все». (Помните у Джалалиддина: «Ты стоишь обоих миров, небесного и земного. Но что поделать, коль сам ты не знаешь себе цены?»)
И еще говорил Шемседдин Тебризи: «Лица всех людей повернуты к Каабе. Но убери Каабу, и станет ясно: все они поклоняются сердцу друг друга. В сердце одного человека—поклонение сердцу другого. А в сердце этого другого - поклонение сердцу первого».
Цель — человек. Но отнюдь не всякий, не любой человек. Тот, кто занят лишь своими собственными нуждами и интересами, не подымается над каждодневной суетой по обеспечению самого себя жизненными благами, сам становится завесой к собственной сущности как человека. (Помните: «Ты можешь забыть, все на свете, кроме одного: зачем ты явился на свет. Не продавай себя задешево, ибо цена тебе велика!»)
Цель — совершенный человек. Но кто для Шемседдина человек совершенный? Тут он опять обращается к Корану, к религиозному преданию: «Весь молебенный чин посланника Аллаха был лишь самозабвением». Человек, познавший себя и забывший о себе. Вот что такое для Шемседдина Тебризи совершенный человек.
Шемседдин, подобно многим суфийским мыслителям, придерживался монистического взгляда на мир, то есть был убежден в его единстве. Но, пожалуй, как никто из мыслителей того времени, делал из этого убеждения крайние, решительные выводы. И потому, познакомившись со всеми толками и школами суфизма, не примкнул ни к одной из них. «Все ссылаются на своего шейха, — говорил он. — Я же пью воду из самого источника... Вкратце слово мое сводится к следующему: если бы стало явным то, что во мне сокрыто, весь мир окрасился бы одним цветом, не стало бы ни меча, ни горя».
Все сущее, считал Шемседдин, есть проявление божественного универсума. Совершенный человек — цель, венец творения. Отсюда он делает еще один шаг: познавший себя и в самозабвении слившийся с миром человек равен богу. (Помните: «О те, кто взыскуют бога! Нет нужды искать его, бог—это вы!»)
Если совершенный человек богоравен, то священно всякое стремление человека к самосовершенствованию, к самоотдаче, самозабвению в труде, в любви. в поклонении совершенному человеку. Шемседдин прямо говорит о том, что люди не разделяются по богатству, знатности, положению и даже по религии. Для него они все — люди: «Покажи мне неверного! — восклицает он.— И я склоняюсь перед ним. Назови меня неверным, я поцелую тебя. Неверие — в правоверии, а правоверие— в неверии».
Вот в каком смысле следует понимать слова Веледа о его отце: «И стало для него все едино что низкое, что высокое».
Таково вкратце то новое знание, которое открыл Джалалиддину Шемседдин Тебризи и- которое стоило ему самому жизни.
Отрывок из книги Радия Фиша «Джалалиддин Руми» , серия ЖЗЛ
